Синьор Гвидо пользовался большой популярностью среди тех,кто стремился побыстрее получить наследство от зажившегося родственника, илиразделаться с врагом, даже не обнажая шпаги, или отправить на тот светподгулявшую женушку.

Наша пленительная Камилла стала ему не только любовницей, нои помощницей – эта достойная парочка стоила друг друга, надо полагать. Вдвоемзарабатывали неплохие денежки – этакая счастливая семейка, хоть и невенчанная…

Но иногда такие дела все же выплывают наружу. Нашим голубкамтоже не повезло – вернее, не повезло в первую очередь Гвидо. Его вина быладоказана венецианским судом неопровержимо и бесповоротно.

Ему отрубили голову, не разводя вокруг этого большогошума, – как-никак он принадлежал к одной из старых и знатных венецианскихфамилий, родственники всеми силами стремились избежать огласки, пытались дажеоткупить его у правосудия, но обстоятельства дела были таковы, что не помоглини золото, ни связи. В общем, ему отрубили голову прямо в тюрьме, без огласки…

Камилла же отделалась сравнительно легко. Улики против неебыли исключительно косвенные, прямых свидетельств не оказалось… И все же ей неудалось выйти на свободу полностью обеленной.

Конечно, она усердно разыгрывала из себя невинную жертвуслучайного совпадения обстоятельств, она это умеет…

– Ну еще бы! – кивнул д’Артаньян. – В тотраз, когда она меня чуть-чуть не отравила, она сначала предстала в роликающейся грешницы, угнетенной судьбой и злыми людьми, и это было сыграно такталантливо, что я поверил…

– Вот то-то… Я хорошо представляю, какое впечатлениеона произвела на судей – бедная, невинная овечка… И все же ей не удалосьобелиться полностью. Венецианские судьи – народ решительный. Как она нистаралась, ее все же заклеймили и приговорили к высылке из Венеции навечно. Тутона и познакомилась с этим болваном, что сыграл вскоре роль ее братца, –он как раз, отслужив в венецианских войсках, возвращался во Францию. Бедолагазнал о ней многое, но тем не менее поддался ее чарам, решил, быть может, чтоона искренне решила остепениться… И они уехали во Францию. К несчастью для меня,в Пикардию. Остальное вы знаете.

– И что же вы с ним…

– Поначалу я хотел его повесить, – жесткоусмехнулся Рошфор. – Но пожалел дурака – в конце концов, он был ни при чем– и велел только прогнать его из наших мест… И уехал сам. В Париж, где меняникто не знал. Через год познакомился с кардиналом – впрочем, тогда он не былеще кардиналом, даже министром иностранных дел не был: его, в ту пору епископаЛюсонского, только что сделали членом Государственного совета… Вот так я ему ипрослужил девять лет, будучи в странном положении соломенного вдовца при живойжене. Порой, как уже говорилось, я натыкался на ее следы… Это был яд Гвидо –его последнее изобретение под названием «красная сыпь». Отличная отрава,которую не могут выискать нынешние медики, остаются лишь смутные подозрения дамысли о неведомой заразе… Гвидо не успел в должной мере воспользоваться плодамисвоих исканий, но она-то знала секрет, рецепт… После того, как ее выслали изВенеции и она уехала во Францию с этим дураком, о «красной сыпи» в городе наводе более не слыхивали. Зато с этим ядом, на свое несчастье, очень близкопознакомился кое-кто во Франции и даже в Англии. Повторяю, никто, кроме нее, немог знать секрета «красной сыпи». Значит, все эти смерти – ее рук дело. Онаподрабатывала на жизнь, надо полагать – с превеликой оглядкой, не часто.Понятно, она должна была вести самый скромный образ жизни, выдавать себя дажене за дворянку, а за скромную горожанку, так как со временем, несомненно,узнала, что я остался жив и боялась высовываться… Уж не знаю пока, как ейудалось стать королевской камеристкой, – а впрочем, при ее уме ипронырливости это было нетрудно. Замужем за Бонасье она была около пяти лет…То-то, должно быть, скучная выдалась жизнь при ее любви к блеску…

– Да уж, надо полагать, ей было чертовскискучно, – согласился с ним д’Артаньян. – То-то кляла свою юношескуюгорячность… Граф…

– Что?

– Как вы думаете, Рошфор, чье поручение она выполняетна сей раз? Одного только Винтера или…

– Вы полагаете, для нас есть какая-то разница? Анна таки так в большой беде…

– И все же… – задумчиво произнесд’Артаньян. – В прошлый раз, когда она пыталась меня отравить, речь,безусловно, шла о мести раздосадованных на фальшивого Арамиса заговорщиков. Атеперь… Мне все сильнее кажется, что теперь она проделала все это исключительнодля Винтера…

– Совершенно не вижу, чем это может нам помочь, –пожал плечами Рошфор.

– А вот я, представьте себе, вижу! – воскликнулд’Артаньян, вставая из-за стола. – Граф, я вынужден идти…

– Куда?

– В особняк Роганов, – сказал д’Артаньянрешительно. – К герцогине де Шеврез. Я знаю, что она в Париже…

– Вы с ума сошли?

– Ничуть, граф, – сказал гасконец.

– Сумасшедший, чего вы рассчитываете добиться?

– Еще не знаю, честное слово, – честно призналсяд’Артаньян. – Быть может, со мной вообще не захотят разговаривать и выпрутвзашей. Быть может, все кончится исключительно оскорблениями в лицо,высказанными ее прелестным ротиком, обученным всяким проказам… Но если мнеповезет, мы, не исключено, продвинемся хоть на шажок вперед. Не убьют же менятам, в самом-то деле? Это чересчур даже для герцогини – средь бела дня убиватьво дворце Роганов гвардейца кардинала…

– Пожалуй.

– Вот видите. Самое худшее, что может со мнойслучиться, – придется выслушать не одно оскорбление. Но если это поможетузнать хоть что-то об Анне, я готов подвергнуться любым поношениям…

– Возможно, вы и правы, – сказал Рошфор, задумчивосклонив голову на руку. – Но… Я пошлю с вами парочку гвардейцев. Они будутвас ожидать у входа, на всякий случай. Совершенно не лишняя предосторожность,когда имеешь дело с кем-то вроде герцогини де Шеврез. И не вздумайтеотказываться.

– Да боже мой, и не подумаю, – серьезно сказалд’Артаньян. – С месяц назад я стал бы хорохориться и бахвалиться, кричать,что в одиночку выступлю против всех, сколько их там ни есть в особняке. Но воттеперь… Я кое-чему научился за это время – вашими молитвами, дорогой Рошфор…

К его легкому удивлению, проникнуть в особняк Рогановоказалось до смешного просто: собственно говоря, он и не проникал туда вовсе –раззолоченный лакей, с величием павлина уйдя докладывать о нем, вернулся оченьскоро и сообщил, что «хозяйка просят господина д’Артаньяна войти» – со всейвозможной почтительностью, достойной принца крови, ни тени презрительноговзгляда, ни нотки пренебрежения в голосе, не говоря уж о том, чтобы заявитьгрубо, что именно шевалье д’Артаньяна здесь категорически не желают видеть ипредлагают незамедлительно удалиться в самом похабном направлении. «Интересно, –подумал гасконец, шагая вслед за лакеем по анфиладе великолепных покоев. –Первое препятствие, по крайней мере, взято успешно… Быть может, вместо того,чтобы отгонять от порога, она решила принять дома, где, как известно, и стеныпомогают, и уж в привычной обстановке отвести душу, чтобы уязвить побольнее?»